Я пишу цикл рассказов «Когда бабушка была жива», о разных судьбах женщин, в том числе о насилии над женщинами. И в каждом таком рассказе есть элементы магического реализма, и моя версия того, как бы моя бабушка проявляла себя в предложенных обстоятельствах. Первый свой рассказ выкладываю на ваш суд, пока идет суд на сестрами Хачатурян. Хочу, чтобы как можно больше женщин, моих soul sisters, задумались над тем, что происходит. Это не какая-то там посторонняя история. Это касается всех нас. Но сразу предупреждаю, рассказ очень тяжелый.

В окошке на минус первом этаже шел свет. Под ногами расстелилась крохотная кухня. Я смотрела, как она обдавала кипятком банки и закручивала крышки мощными руками. По ее лицу струился пот, она искусно выпускала дым, зажимая губами папироску. Баба Вова. Так ее звали дети нашего двора. На самом деле, ее звали Владилена, в честь Владимира Ильича Ленина, но Владиленой от нее и не пахло, ни Владой, ни даже Леной. Великанша с 42 размером ноги, с пальцами на ногах с мою ладонь, потрескавшимися пятками и желтыми ногтями. Она ходила босиком, и пепел падал прямо на пол. Вдруг вместе с потом по ее лицу скатилась слеза и упала в банку. Плюх. Я точно знаю. Я слышала. Она оглянулась по сторонам, не заметил ли кто. Я сделала 2 шага назад в темноту. Под моей ногой скрипнула сухая ветка и баба Вова заорала: «А, ну иди сюда!» Я хотела убежать, но стояла, словно пришпиленная. Она пошарила руками в темноте, схватила за ноги и втащила меня внутрь.

— Что надо? — спросила она.
— Я просто хотела вам сказать, — робким голосом отвечала я.
— Бабушка умерла? — перебила меня она,
— В том году. Я потому к вам не приходила, — продолжила я.
— Я знаю. Я ее уже закрутила, — завинчивая очередную банку, сказала баба Вова.

Я оглянулась. Мне всегда казалось, что у них в доме должно быть грязно. Пахло перегаром и сигаретным дымом, но в доме было чисто. Все было старое, обветшалое, но чистое. Жили они в полуподвальном помещении для дворничих.

— Сядь, — подвинула она мне табуретку, налила в стакан водки и протянула, — пей.
— Водка? — спросила я.
— Спирт, — баба Вова осушила стакан и посмотрела на меня стеклянным глазом, — разведенный.
Говорят, глаз ей выбил какой-то мужик по пьяни. Я съежилась. Я сегодня была на ринге. Там ее Саньке снесли голову, свернули. Я боялась смотреть ей в глаза. Я на Саньку поставила деньги. Много. Проиграла. Баба Вова отрезала ломоть хлеба, потерла чесноком корочку, потянула носом, оторвала кусок и протянула мне. Я все еще держала в руках стакан со спиртом, не решаясь выпить.

Саньку я знала с детства. Но с ним, как и с другими ее детьми, никто в нашем дворе не дружил. Неблагополучные. Утром баба Вова мела двор, днем — работала на ликеро-водочном, а после смены — шла мыть посуду в местную забегаловку. Собирала с тарелок объедки и несла домой, прокормить детей. У нее их было пятеро. Старшие близнецы: Лера с Валерой. Лера чудом попала в гимнастику, а там ее заприметил Гарри. Ему было 35, ей — 13. Он любил ее по-всякому, и как только ей стукнуло 18, женился и увез в Америку. Так что Лерка устроилась, а Валерка спился. В школу не ходил, читать не умел, помогал мужикам в гараже. Так его и звали: «Валерка принеси-подай». Средние Санька и Глеб. Глеб в 5 лет упал с качели. Это мы ее развинтили, и когда она описала солнышко вокруг своей оси, разлетелась на хрен. Стояли, мертвые от страха, под деревом, и смотрели, как он летит. Оземь. Плашмя. Мы разбежались как крысы и молча сидели по норам. Он сломал позвоночник. Умер быстро, не приходя в сознание, один. Мы ж убежали. А Санька стал боксером. Самым крутым в районе.

Моя бабушка одна жалела ее. В выходные жарила пирожки с печенью, клала в эмалированную миску, накрывала вафельным полотенцем и посылала меня к ним. В соседний дом. Я боялась бабу Вову. Подкрадывалась к двери, никогда не звонила, стояла подле, пока Баба Вова сама не открывала. Видно чувствовала запах. Брала и никогда не говорила спасибо. Я никак не могла понять, зачем бабушка посылает меня к ним. Но бабушка только кивала и говорила: «Вырастешь — поймешь».

Я выросла, бабушки уже год как не было, но я так и не поняла. В этой старой двухкомнатной квартире, чудом умещались они все. Спали на полу, раскатывали матрасы и ложились. Иначе, говорит, не помещались. Я залпом выпила. Меня мутило от запаха спирта и папирос. Отца у них не было. И дети были то ли от одного, то ли от всех разных отцов. Никто не знал. Младшая Тонька была чудной. Говорят, от того, что баба Вова сильно пила во время беременности. Однажды парни на площадке позвали Тоньку, напоили и попросили раздеться, она-глупая разделась и танцевала перед ними. А потом они ее все имели. По кругу. Тонька не плакала. Тонька только просила: «Не говорите Саньке. Он вас убьет. Его посадят. Мамка с ума сойдет». Тонька не плакала. Тонька приходила на площадку и в детском домике всем давала, а ей давали конфеты в ответ. Тоньке было двенадцать лет. Она любила ириски.

Баба Вова подлила мне спирта. Я машинально выпила. Я смотрела на банку в ее руках. Из нее на меня смотрел Санька. Махал рукой и улыбался. Вокруг лампочки на потолке летали мотыльки, хлопали крылышками, грохотали. Я им крикнула, чтоб потише, и спросила, что в банке. Баба Вова ответила:

— Консервация, — взяла банку и понесла в кладовку. Я пошла за ней следом. Там на полках стояли банки. Много банок.

Из одной на меня посмотрела Тонька. Мы встретились взглядом с бабой Вовой. Она все знала. Я стала кричать. Да как же так! Да как она могла. В другой банке было — сердце. В третьей — радость. Из четвертой — выглядывал Глеб. В пятой — лежали пирожки. Она законсервировала их все. Свои чувства.

С потолка свесилась веревка. И я вдруг увидела бабу Вову там наверху в петле. Она раскачивалась и все говорила: «Еще не время». Потом лихо спрыгнула на пол, осушила очередной стакан, пошатнулась и сказала, обдавая кипятком очередную банку:

— Иди. У меня еще полно консервации.

Окно небольшое, половинка, чтоб хоть немного света проходило днем, а ночью не хватало воздуха. Жуть, как не хватало. Было жарко и душно, я совсем запьянела. И стала плакать. Я еще ни разу не плакала со смерти бабушки. Вот только сейчас. Кажется, поняла.