Это было тоже в феврале. И я тоже собиралась уезжать на каникулы. В то время я жила с бабушкой. Она болела, я не то чтобы ухаживала за ней, просто была рядом. Бабушка наказала: «Смотри, даю тебе неделю, больше не протяну». Время было постперестроечное. И я не смогла купить обратный билет на нужную дату. Опоздала. На один день. Бабушка умерла. Тогда я даже не поняла, что произошло. Не плакала, ни на похоронах, ни потом. Меня словно оглушили. Я утонула в чувстве вины. Винила себя и только себя. Не могла проронить ни одной слезинки. Хотелось наказать себя. Так сильно, как только возможно. Хотелось выдрать из груди все воспоминания, чтобы они не царапали душу.

Постепенно научилась обрастать бронёй. Меня предавали — я не плакала. Просто вычёркивала из списка. Меня обижали — я не плакала. Просто вычёркивала из списка. Меня унижали — я не плакала. Просто вычёркивала из списка. Меня несправедливо увольняли — я не плакала. Просто вычёркивала из списка. Список становился всё меньше, а я всё сильнее. Но я заморозилась. Я почти никому не доверяла. Каким-то чудом сквозь этот ледник смог пробиться муж. Но он лишь проложил тоненькую, крошечную тропинку. К моему холодному сердцу. Ему только известный путь. А все остальные — всегда на расстоянии. А потом мы завели кота.

Я принесла домой маленький рыжий комочек. Он помещался на ладошке. И смотрел на меня бабушкиными глазами. Пинька. Он всё время был со мной. Готовила — он крутился в ногах, читала — он урчал рядом, ложилась спать — он был под боком (да, я знаю, что это негигиенично, но плевать я хотела). Запускала руку в рыжую шерсть и рассказывала ему все-все. Он кивал и давал советы. Перед ним репетировала презентации и читала стихи. Он внимательно смотрел. И когда ему не нравилось, немного морщился. Я всегда точно знала, что ему надо: есть, пить или почесать. Различала все его «мяу»-оттенки. Иногда он смотрел на меня с укором. Вот точно, как только бабушка могла. И в какой-то момент даже сказала мужу, что вижу в Пиньке бабушку. Но это, конечно, бредовые фантазии. Для мужа.

Я его никогда не звала, он всегда был рядом. Если болел живот, от мягко на нём устраивался, лежал на пояснице, грел ноги, ласково касался лапой, когда забывала покормить.

И только сейчас, когда его не стало, я поняла, как много было во мне любви. Я словно стала размораживаться. Плачу каждый день, слёзы льются и льются, катятся по щекам, кажется, до самых пят. И мне их не остановить. Я, наконец, плачу. За всех, кто меня предавал, унижал, обижал. За бабушку. За всех, кто меня бросил в трудную минуту. За всех, кто не протянул руку. Я, наконец, проживаю боль, а не прячусь от неё. О боги, сколько лет я носила эту боль в себе!

Когда он заболел, боялась только одного, что не успею с ним попрощаться. Не успею его проводить. Что он будет там рядом один. С чужими людьми. Я прилетела, приносила его из больницы, укладывала рядом с собой в кровать и долго-долго ему шептала. Я так просила не оставлять меня. Он утыкался мордой под мышку и засыпал. Ночью вдруг просыпалась оттого, что его нет рядом. Он едва ходил, но спускался до туалета сам, а вот обратно уже не мог подняться на кровать. Устроила ему лестницу из подушек, чтобы он мог залезть. Но однажды я нашла его в коридоре. Он не успел. Сходил под себя и так и лежал в этом всём. Помыла, завернула в плед и принесла к себе. Он был тяжёлый. Я чувствовала, что уже всё. Мне было страшно. Мне было жутко страшно, что я усну, а он умрёт, и я буду обнимать его мёртвого. Но я продолжала его обнимать. Он дождался, пока все проснулись. Попрощался с Айком, с Ником. Потом мы сели рядом с ним. Раздался хрип и судороги. И на моих ладонях остался его последний выдох.

Говорят, всё как у людей: девять дней, сорок дней, год. А потом станет легче.
Но сколько бы ни прошло времени, его больше не будет рядом.
Я первый раз столкнулась со смертью вот так. Отвела любимое существо по ту сторону.
Теперь жду, когда он мне даст знак.
А пока начала оттаивать.
Слезы, наконец, растопили мой ледник.

Он ушел. Потопал на свою кошачью радугу.
Отвезли его на дачу, теперь его место там. Долго ехали, мне хотелось, чтобы эта дорога никогда не заканчивалась,
лишь бы не возвращаться в пустую квартиру, где его нет. Словно пассажирка какого-то роуд-муви.
Без цели. Без причины. Далеко-далеко. Меня бы везли, а дворники сметали бы слезы, и там, где они падали, вырастали бы зонтики от непогоды. Или грибы. Для заблудившихся путников. Таких же как мы.
Транзитная зона. Позорно отпускаю лапу и глаза.
И в ушах стоит фраза: «Она прилетала спасать какого-то там кота».
Чувствую, как подушки пальцев съёживаются, меняя узор руки, сжимаю в кулаки, и колочу, что есть силы, по клавишам, ду-ра-ки!
Ничего не понимаете! Как нам жить тяжело тонкокожим во лжи.
Когда все антенны выставлены наружу. И всю жизнь выпускаешь шипы.
Натягиваешь скафандр как у людей и плывешь как кит.
Грациозно и величаво
Такой большой
А внутри разбит.
Такой синий, полный печали.
И так много слез —
Целый океан накачали.
А теперь он спит.
Цепляюсь плавниками,
выпускаю пузырьки.
Под водой.
Там можно громко-громко кричать.
Никто не услышит.
Только прибой.